История об отцах и страдальцах соловецких, которые за благочестие и святые церковные законы и предания в нынешние времена великодушно пострадали

К ЧИТАТЕЛЮ

"Вопроси отца твоего и возвестит тебе,
старцев твоих — и расскажут тебе"
(Втор. 32,7)

"История об отцах и страдальцах соловецких", написанная знаменитым старообрядческим писателем, настоятелем Выговского монастыря Симеоном Денисовым (1682-1741), на протяжении почти трехсот лет была одной из самых популярнейших книг среди христиан, о чем свидетельствуют многочисленные издания и рукописи "Истории", дошедшие до наших дней. Читая произведение Денисова, многие поколения староверов получали великую пользу и верное наставление в христианской жизни. Имея перед собой пример подвига святых соловецких мучеников, они были всегда готовы к мужественному стоянию за древнее Православие и отеческое благочестие, всегда были готовы безбоязненно исповедать перед врагами Церкви свою веру, свое упование, не боясь никаких казней, никаких мучений.

К великому сожалению, за годы безбожной советской власти среди старообрядцев в значительной мере снизилось знание церковно-славянского языка, да и сам круг чтения славянских книг сузился в основном до книг богослужебных. Поэтому "История" остается недоступной и неизвестной многим христианам. Посему мы и поставили перед собою задачу — вернуть произведение Симеона Денисова читательской публике, дабы пробудилась в верных сердцах любовь к святым подвижникам и мученикам, с которых всем нам подобает брать пример, прославляя Бога, "Который хочет, чтоб все люди спаслись и в разум истинный пришли" (1 Тим. 2,4). Нам ни в коем случае нельзя забывать, что православная культура всегда основывалась на книгах, что именно грамотность, книжность, начитанность отличали старовера от представителя "господствующей церкви". Без книг не может быть старообрядческой традиции, ибо тот, кто не читает книг, превращается в "Ивана, не помнящего родства". Наша вера и история кажутся необъяснимыми, если нет той умственной культуры, которую единственно сохраняют наши книги. Посему мы искренне надеемся, что настоящий перевод бессмертного творения Симеона Денисова найдет своего читателя, может быть, не многочисленного, но думающего.

В качестве приложения к "Истории" мы публикуем несколько исторических документов, большинство которых совершенно неизвестно широкой публике. Особенно хочется обратить внимание читателей на документы связанные с именем Иоанна Захарьева — стойкого исповедника и дивного страдальца за истинную веру Христову: мы помещаем в приложении послание святого мученика и приговор, вынесенный ему царем и боярами. Делаем мы это не только для того, дабы познакомить читателя с житием еще одного старообрядческого святого, но и чтобы показать несоразмерность того бесчеловечно-жестокого наказания (пытки и казнь) с "виной" Иоанна — небольшим и безобидным письмом частного содержания.

Кроме того, мы публикуем в приложениях отписку соловецкого архимандрита Макария на имя патриарха Иоакима. Из содержания этой записки можно заключить о том нравственном и духовном уровне никонианских монахов, которые были посланы (а правильнее сказать "сосланы") в монастырь на место убиенных старцев. Если прежние насельники обители отличались исключительным благочестием, стойкой приверженностью преданиям и обычаям древних подвижников, что и засвидетельствовали самою лютою смертью, то новые монахи являют собой совершенную карикатуру на ангельский иноческий образ... Чего только стоит одна жалоба Макария на то, что иноки "поскучили", не хотят есть палтусины, трески и семги, а хотят летом все из монастыря вон брести, даже не спрашиваясь у настоятеля! Мы специально помещаем это послание в конце нашей книги, знаменуя тем самым плачевный конец некогда славного Соловецкого монастыря...

При переводе "Истории" мы столкнулись с неожиданной сложностью — необычайной трудностью церковно-славянского языка Симеона Денисова. Трудность эта заключалась не столько в самом языке, сколько в совершенной невозможности адекватно перевести на современный русский язык все те пышные, разукрашенные фразы, которыми так обильно пестрит текст Денисова. Иногда оказывалось, что наш усредненный язык, "«городское эсперанто», на котором все и со всеми могут общаться" (Ю.П. Казаков), просто не в состоянии справиться с денисовским хитросплетением словес, поэтому в нашем переводе лишь отчасти можно ощутить тот торжественный дух и слог эпического повествования, которым написана"История". Хочется также отметить, что в настоящий текст для большего удобства чтения нами внесены отдельные слова, большинство из которых выделено в угловые скобки, а также введено разделение на главы, отсутствующее в оригинале.

Итак, с Богом починаем наш перевод. Если же кто, сие читая, обрящет в нем ошибки, неисправности или недосмотры, пусть не клянет наше грешное худоумие и невежество, но да исправит, как Господь его вразумит. Богу нашему слава во веки веком. Аминь.

Урушев Д.А.

---

ПРЕДИСЛОВИЕ

Если древний поэт Гомер показал такое тщание, такой подвиг, такой труд, чтобы описать начало, жительство и разорение города Трои, чтобы показать мужей исполинов храбрых, мощных и крепких духом, которые подвизались за честь отечества даже до смерти, то тем более нам подобает явить многое тщание, больший подвиг, теплейшее усердие для повествования не о городе крепком и преславном, изумляющем твердостью стен, удивляющем высотою башен, прославляемом множеством добрых мужей, но о монастыре святом и пречудном, которого как начало свято и славно, так и конец богоугоден и праведен. В нем же воссияли мужи чудного и высокого жития, мужи храброго и крепкого терпения, мужи твердого и непоколебимого великодушия, храбро и весьма храбро победившие не плотских и не вещественных супостатов, но невещественных мысленных врагов. Мужи, которые за отеческие законы, за церковное Православие отдали плечи свои на раны, спины на удары, уды на раздробление, тела на муки и в конце предались на смерть ради бессмертной жизни.

А так как много жаждущих с любовью услышать об этом, то мы ревностно потщились к труду собирания, чтобы изъявить как о количестве святых мужей, воссиявших в разное время в обители, так и о дивном мужестве страдавших за неприятие новшеств.

Не похвалу (что не красна в устах грешных) складываем чудным мужам, но сами дела, сами деяния отцов, которые собрали от различных писателей, которые слышали из уст самих бывших в воинстве во время разорения обители, которым достоверно научились от оставшихся соловецких отцов — это возвещаем ушам боголюбивых.

Итак, во-первых, расскажем о начале святой обители, когда создалась, какими ктиторами , какими правилами, какими преданиями и благочинием оградилась. Потом расскажем и о живущих в ней отцах, какой святости, сколь высокого жития, какого чудного воздержания были. Наконец, предлагаем в этом сборнике рассказ о великодушии страдания, ревности благочестия, крепости терпения блаженных отцов, бывших во время разорения и проливших кровь свою за благочестие.

Пусть от корня древо, и от него ветви,
От ветвей же плоды легко появятся,
И незнающие услышав удивятся,
Знающие же памятью обновятся,
И доброго усердия плод вместе снимут,
Пользу послушания в небе воспримут.

ГЛАВА I

Монастырь Соловецкий — это киновия (то есть общежитие), собранный из стекшихся иноков в спасительное пребывание с общим имением и общей трапезой, более же всего с общим единомыслием, построенный вне мирских жилищ на одном из морских островов, именуемом Соловки, от него же и принял название "Соловецкий". Начало жизни на острове положил преподобный отец Саватий в 6928 (1420) году, при благочестивом князе Василии Васильевиче <Темном> и много лет уединенным житием спасительно безмолвствовал. По его же преставлении возобновил жительство на острове преподобный отец Зосима и киновию построил и братию собрал. Предав к созиданию душ человеческих чины, уставы и предания церковные и отеческие, оставил ученикам спасительное наследие.

И оставляю писать как о местоположении киновии и дальности отстояния вселенной, так и о зданиях и постройках, также и о виде благолепия, украшения и твердости монастыря, которые не только россиянам своими очами всегда удостоверены, но весьма известны и историографам вселенной и географам, пребывающим на западе и востоке...

И так <Соловецкий монастырь> просиял добрыми законами и пресветлым благочестием, так украсился благочинием и преемством уставов, что посреди российских монастырей светился, как луна посреди звезд. Ибо ученики преподобного <Зосимы> так сохраняли благочестие неповрежденным, законы незыблемыми, предание не ущербленным, как изначально приняли, как от преподобного отца научились, ничего не изменяя или привнося, и так твердо сохраняли, что вовремя искушения и кровью сие запечатлели, о чем расскажет грядущее слово.

Жители же острова, то есть ученики преподобных отцов, весьма умножились, как семя Авраамово, их же число доходило до пятисот и более, кроме бельцов и испытуемых, бывших во множестве. Ибо от благого корня молитвенных потовбогоносных отцов Зосимы и Саватия вырос благой и многоплодный сад собрания иноков. Добрые ветви пустили святые мужи, не только видимо украшенные цветами добродетелей, но и обогатившиеся плодами благодати Божьей и наследием Царствия Небесного. Такими по преставлении святых были прежде всех Иоанн и Василий-пономарь , по смерти своей чудесно являвшиеся людям вместе с преподобными. Потом Иоанн и Логин, бывшие служители киновии, ныне же новоявленные яренгские чудотворцы . Филипп святой — и старательный ктитор киновии, и всероссийский чудотворец и архиерей. Иаков, игумен и трудолюбивый строитель чудных монастырских стен. Преподобный Иринарх игумен и дивный пустынножитель. Преподобный Диодор трудник и житель Соловецкой киновии, затем и пустынножитель, и отшельник чудный, построивший потом Юрьегорский монастырь и в нем свято переселившийся от здешних к Богу. Преподобный и дивный пустынножитель Андрей , бывший трудник соловецкий, который прожил пятьдесят восемь лет в пустынном уединении и, работая Господу, сверхъестественной сподобился благодати.

С этими и прочие бесчисленные жители, великие постники и безмолвные пустынники Соловецкого острова просияли как пресветлые звезды. О них же рассказывают книги житий преподобных отцов <3осимы и Саватия>, и житие Филиппа митрополита, и житие преподобного Диодора, начальника Юрьегорского. В последние времена таковы выросшие побеги сада соловецких чудотворцев: преподобный и духоносный Елеазар , чудотворец Анзерский, построивший скити устроивший в нем жительство иноков, который ради чистого жития обогатился пророчествами и так сказал пребывающим у него в послушании о Никоне патриархе и начальнике нововведений: "На великое зло Россия себе его вырастила". Как рассказали достоверные жители Анзера, святой однажды видел Никона, служащего литургию, и змия черного и великого, обернувшегося около его шеи, и весьма ужаснулся. С тех пор Елеазар, невзлюбив его, вынудил бежать .

Илья святой и первый архимандрит, муж великого воздержания, который такое воздержание стяжал, что один хлеб с водою ел, а за трапезою ел теплую воду, дабы не узнали, что не ест вареного.

Иоанн юродивый, в человеческом безумстве обогатившийся небесною мудростью, предвидя день своей смерти, ходил по обители много дней, громким голосом призывая: "Кто мне будет спутник до Иеросалима?" И никто не мог уразуметь сказанного. В вечер же последней ночи пришел к одному из кожевников, его же имел себе другом, говоря: "Друг, иди со мною до Филиппова колодца, дивное дело тебе явлю". Тот же, отказываясь, ибо была глубокая ночь, обещался утром идти. Когда же настало утро, кожевник, не увидев того <Иоанна>, пошел к Филиппову колодцу, нашел его о Господе скончавшимся и всем это поведал. Тогда уразумели все, что в Небесный Иеросалим блаженный звал себе спутника.

Гурий, блаженный инок, который юродством жития показался творцом великих чудес, который жил в пекарне и поизвлечении хлебов входил в хлебопекарную печь, в нестерпимую жару и, затворив устье печи, стоял, как будто в некоей прохладе, принося поклоны и молитвы Богу. Он наперед предсказал о приезде <будущего> патриарха Никона за мощами святого Филиппа. Этот блаженный, где встречал отца Игнатия , всегда говорил: "Игнатий, уйди из этого монастыря, ибо соберешь свой монастырь, равный Соловецкому". Это слово блаженного потом делом явилось, когда Игнатий с двумя тысячами и семью сотнями народа в Палеостровском монастыре от нашедших воинов скончался огнем за благочестие.

Иоанн, называемый Похабный, который блаженным похабством сподобился благодати предвидеть будущее. Он, пребывая в Соловецкой киновии, когда еще был глубокий мир церковный, ходя по обители, кричал: "Бежим отсюда, ибо иноземцы идут к обители!" И некоего морехода именем Амос, приехавшего в обитель, умолял взять с собою на берег; когда же тот спрашивал: "Зачем?", юродивый говорил, что иноземцы будут разорять обитель. Амос же, взяв блаженного наладью и наедине вопросив его об этом, услышал, что царево воинство придет и разорит обитель, и изменятся монастырские обычаи и законы. На берег же приехав, жил юродивый в деревнях приморья Калгалакши и прочих. Как-то ходил он и по обыкновению юродствовал, а мужик пьяный из местных, дьяволом научен, накинулся на блаженного и, ударив о землю, бил даже до полусмерти. Иоанн же, немного полежав, встал и, поглядев на убийцу, сказал ему: "Какой прибыток получил ты? Вот вскоре будешь растерзан псами и даже следа костей твоих не найдется". Слово блаженного тотчас становится делом. Вскоре пошел тот <мужик> в некую деревню, и напали на него псы, и всего растерзали, и даже костей его не оставили, по слову блаженного. И поскольку юродивый ходил во всех странах Поморья, даже и до города Архангельска, и возвещал свободным голосом древнецерковные уставы благочестия, то был взят и свезен в Холмогоры. И после многих истязаний и различных мучений и ран мучители, поняв неизменность нрава блаженного, решили сжечь его. Когда вели блаженного на смерть, то весь народ собрался на зрелище и сам воевода приехал, держа на руках младшее дитя. И когда в сруб спустили его <юродивого>, стал он, молясь на восток. Объял огонь сруб и, опалив страдальца, пал на землю. Тогда ребенок воеводы закричал, указывая пальцем: "Отче, отче, вон Иоанн на высоту пошел, вон на небо восходит!" Многие из стоявшего вблизи народа, слышавшие это, про славили Бога, Возводящего Своих рабов на вечную славу не бес краткими скорбями мучения.

Подвижники же и молитвенники, жившие как в уединенной пустыни острова, так и в самой обители, были весьма велики не только исперва, но и перед самым временем искушения. Таким был тот брат, который, умирая, исповедал отцу духовному, что исполнил келейное правило на тридцать лет вперед. Таким был тот дьякон, совсем не заботившийся о своих ногах, опухших от многого стояния <на молитве>. Случилось же ему некогда идти на службу, а сапог его провалился сквозь мостовую. Он вытащил ногу и увидел, что сапог полон крови, но, вытащив сапог и всунув в него ногу, с радостью поспешил дальше на службу, будто совсем не пострадал.

Многие из них были изрядными знатоками святых писаний, многие были искусны и в толкованиях. И столь многие, что тем обителям было достаточно правления своих настоятелей. И не только в обители, но и на высочайшие архиерейские престолы были избираемы соловецкие отцы.

Многие были причастны к словесному наставлению мудрости, что обнаружилось через сочиненные ими повести. Среди них есть и Герасим Фирсов , муж довольной учености, который во время нововведений Никона патриарха оставил по себе лучшее свидетельство своей мудрости, сочинив Слово о крестном знамении. От него, как губка, впитывал воду мудрости вышеозначенный Игнатий, который утвердил стоять в догматах Православия все олонецкие и каргопольские страны и насадил благочестивыми жителями непроходимые, пустынные дебри.

Таково было насаждение преподобных отцов, такой многоплодный сад, такое благое древо, посаженное при водах Божиих законов. Поэтому и лист его не опал во время великого и бурного искушения, но зрелые и целые плоды были посланы Благому Садовнику. Как же были посланы? Послушайте!

ГЛАВА II

Когда приспело время, предсказанное в древности, тотчас Никон вошел в патриаршьи дворы. Тогда сбылось пророчество вышереченного Елеазара, ибо Никон, облачившись в патриаршьи одежды и приняв высочайший престол, наполнил Церковь великим смущением и мятежом, людей — великими озлобленьями и бедами, всю Россию — великим шатанием и колебанием. Поколебав непоколебимые церковные устои, подвигнув недвижимые уставы благочестия, порвал соборные клятвы святых отцов и что держал в тайнике сердца, то и умыслил непотребно внести в Церковь: чтобы тремя перстами креститься, чтобы пятью благословлять, чтобы крестом двусоставным просфоры печатать, чтобы "аллилуйю" в чтении псалмов троить, чтобы коленопреклонений в святые посты в церкви не творить, чтобы на коленях стоя молиться в преждеосвященной литургии и в вечер Пятидесятницы и прочие бесчисленные изменения чинов и уставов. Уговорил царя и синклит и собрал всех архиереев на собор , каких ласкою, каких лестью, каких царским страхом склонил к своему намерению. А непокорившихся, предав узам, темницам, ранам и заточеньям, лишил нынешней жизни горчайшими смертями. И повелел печатать книги с вышеозначенными нововведениями, и рассылать их всюду, по областям Российской державы и совершать по ним всякую службу молитвословия. Таковые рассылались повсюду, во все митрополии, города, области, монастыри, села и деревни и раздавались во всех приходах каждому священнику. И никого не нашлось, выступающего против, и никого, возражающего тем новшествам, кроме Павла, славного епископа Коломенского и великоревностного протопопа Аввакума, и прочих малых, возразивших еще в самое время первого собора. Ни один из великих монастырей и городов нисколько не воспротивился царскому указу, все поколебавшему, но все нехотя приняли новопечатные книги и службу по ним совершали по-новому.

Дошли же царские и патриаршьи письма вместе с новопечатными книгами и в Соловецкую обитель преподобных отцов . Те отцы, совет сотворив, совсем не хотели их <новые книги> принять, но хотели, дав ответ, назад возвратить с посланными. Упомянутый прежде Илья архимандрит, муж доброго рассуждения, сказал к ним: "Отцы и братья! Да будет угоден вам мой совет. Книги, посланные от патриарха, примем, чтобы зазря гнев на себя не вызвать. Рассмотрев же их несогласие и противность Божьим законам, получим основательный повод для нашего противостояния". И те, приняв совет архимандрита, дали знающим рассмотреть новые книги, а службы по ним никак не совершали.

Архимандрит же Илья отошел от вещественных к невещественным . Вместо него был поставлен архимандрит Варфоломей . И поскольку слава Соловецкого монастыря как в общежительных преданиях, так и о тщательном хранении уставов церковного благочестия пролетела во все концы России, то многие иноки и миряне отовсюду стекались в обитель. Никанор, архимандрит Савина монастыря , объятый желанием безмолвного убежища, будучи мужем духовного рассуждения и духовником царским, придя в монастырь и быврадушно принят, жил тут потом с отцами.

Слух же о твердости благочестия отцов соловецких, распространяясь, дошел и до патриаршего наместника и прочих архиереев, взявших на себя после Никона защиту новин. И они, неправедно на праведных заострив языки, возжигают гнев, воспаляют ярость самодержца. И царь посылает указ, чтобы взять архимандрита соловецкого в Москву. Отцы же соловецкие, совет соборно сотворив, написали к царю молитвенное прошение, в нем же молили самодержца разрешить им жить по отеческим уставам в отеческом собрании. В подтверждение написанного приводили свидетельства как старопечатных и старописьменных московских и белорусских книг, так сербских и острожских, так и святых российских архиереев соборно, и особо утверждавших то <старые обряды> собственноручным писанием, так и греческих святых учите лей, это засвидетельствовавших. Приводили в пример преподобных чудотворцев как соловецких, так и прочих российских, в своих обителях то же и подобное передавших и повелевших неизменно хранить. Приводили в пример повсеместный благочестивый обычай Российской Церкви, который был принят от греков при Владимире <Святом> и до настоящего времени непоколебимо соблюдался, что и объявляется святыми образами греческого письма. Об этих неизмененных уставах, неизмененных святых обычаях иноки умоляли, просили, увещевали самодержца, чтобы разрешил им неизменно сохранять. И объявляли иноки пред Богом, что новых преданий, установленных Никоном, никогда не посмеют принять, дабы не подпасть под отеческие проклятия: "Если и гнев царев сильно разожжется на нас, мы готовы не только нужды и скорби терпеть, но и кровопролитием и положением головсвоих запечатлеть уставы святых отцов".

С таким молитвенным прошением, с такою челобитною послали к царю соборного старца Александра Стукалова , еще же уговорили ехать в Москву и Никанора архимандрита, духовника царского, с Варфоломеем, соловецким архимандритом, дабы укротить гнев царский, воспылавший на обитель, и выпросить позволение, чтоб жители ее стояли в древнецерковных уставах, о которых они и обещали ревностно заботиться.

Приехав же в Москву и представ перед самодержцем, архимандриты подали государю прошение соловецких иноков. Он не прочитал, не принял его, не восхотел разрешить отцам жить по древнецерковным уставам. Архимандрит Никанор, хотя и много царя увещевал об извращении древнего благочестия, однако ни в чем не преуспел, но только гнев царев более распалился. Тогда и вселенские патриархи прибыли в Москву, и собор архиереев был собран . Царь представил Никанора патриархам и собору и многою ласкою, и увещаниями, и страхом заставил покориться их воле; и возложили на главу ему греческий рогатый клобук .

Потом царь и патриарх послали в Соловецкий монастырь трех архимандритов — Варфоломея, Иосифа и Никанора (по его просьбе), чтобы уговорить соловецких отцов к покорности патриарху и принятию новопечатных книг. Варфоломей должен был отдать монастырь новопоставленному архимандриту Иосифу, бывшему прежде соловецким строителем в Москве . Никанор же отпросился уговаривать отцов соловецких, чтобы самим делом обратиться к покаянию за отступление . И когда архимандриты приехали в киновию, отцы соловецкие встретили их с честью, как подобает, но, узнав причину, чего ради приехали, то есть увещание к принятию новопечатных книг, все соборно тем отказали , возжелав лучше умереть, чем изменить отеческим преданиям. Поэтому отослали их без успеха. Никанор же, сколь пал к преступлению, ослабев как человек, столь тепло пришел обратиться к покаянию, принес столь смиренное покаяние отцам киновии и вновь с любовью был принят. Так это было, и архимандриты к пославшим возвратились, а Никанор в киновии остался. Пришел от царя указ в киновию, призывая Никанора в Москву. Но соловецкие отцы, поскольку он не захотел ехать, то и они посланнику его не выдали. Сами же, между собою соборно посоветовавшись, послали в Москву соборного старца, прежде упомянутого Герасима Фирсова, мужа весьма искусного как в святых писаниях, так и во внешней науке. Послали такого мужа умолить и уговаривать самодержца, чтобы позволил собранию преподобных отцов в их предании неизменно жить и скончаться. Его же власти духовные до самодержца не допустили, но в пути, как знающие говорят, задушили, как <митрополита> Филиппа, и прежде царя земного отослали к Небесному Царю ...

Царя нее патриарх и прочие уговорили не позволять соловецким инокам жить по древним установлениям. Поэтому часто и посылали всякое духовное начальство, чтобы приклонить их покориться его <царя> воле. Эти приезжающие по-разному увещевали иноков, мольбою, ласкою и угрозами убеждали принять новые книги. Многие же от новгородского митрополита были посылаемы для увещания отцов Соловецкой киновии. Но те твердо, как адаманты , стояли в древнецерковном благочестии, против увещаний обретались, как башня против ветра. Так восхотели делом исполнить то, что изъявили словом в прошении самодержцу: "Лучше возжелав вкусить смерть ради благочестия, чем что-нибудь из новшеств принять". Тем более что появились мнимые духовные, духа кротости не имеющие, желающие осквернить освященные руки кровью неповинных. Они гнев самодержца возбудили и, сильно распалив, подвигли на ярость, чтобы руками мучителей разорить святое место. И послали в Соловецкую киновию воеводу Игнатия Волохова с одною сотнею вооруженных воинов, чтобы он страхом оружия всех подчинил воле царя и патриарха и вышеупомянутого Иосифа архимандрита возвел на свое место. Отсюда начался подвиг великой борьбы соловецких отцов. Одно из двух было предложено: покорившимся новоустановленным преданиям обещана сладость временной жизни, стоящим же в древнецерковном благочестии — горчайшая смерть.

Потому и собираются в соборную келью все насельники обители: и иноки, и бельцы — и, объявляя царев гнев и прибытие посланного воинства на разорение киновии, советуют остаться в обители всем смелым мужам, желающим горестью нынешней смерти получить будущие святые сладости. Немощным и трусливым сердцами к битве и желающим остаться в живых советуют отъехать на морской берег. Когда этот совет стал известен всем братьям, только некоторые из иноков и бельцов захотели идти на берег. Прочие же все, их же число доходило до тысячи и пятисот, приготовились на смерть за древнецерковные законы. И приехавшему воеводе ответили, что хоть и тысячами люто пострадают, но древних законов благочестия не могут отречься. И так затворились в монастыре в год 7178 (1670).

ГЛАВА III

Этот же воевода стоял под монастырем четыре года, приезжая весною под монастырь и все лето пребывая на острове Заяцком, творил различные беды киновии. Осенью вновь на берег возвращался, в Сумской острог , отсюда причинял монастырю великое притеснение и нужду, великое насилие и скорбь. Не только не давал выйти из монастыря, но и приказал воинам хватать многих служебных старцев и слуг и, мучая различно, смерти предавал.

Так и блаженного Иоанна Захарьева, бывшего писаря соловецкого , потом пустынножителя и ученика дивного отца Пимена , предал смерти, много мучая. Его страдание было таким: некий поселянин донес воеводе о живущих в пустыни христианах, а воевода послал в пустыню воинов на поиски; воины же, пойдя, обрели отца Пимена, его ученика Григория и этого блаженного Иоанна и, связав, привели их к воеводе в

Сумский острог. И как привели, то воевода пытался низвести их от высоты благочестия сначала многими увещаниями, ласками, обещанием чести и богатства, а потом угрозой мучений. Но нисколько не преуспел и не смог даже немного поколебать твердость их ума. Тогда, разгневавшись, повелел посадить в темницу, в ней же пробыли год, удручаемы голодом и жаждою и прочими темничными нуждами. В это же время терпели заточение за древнецерковное благочестие в Кандалакшском монастыре славные в терпении страдания старцы Сила и Алексий, к ним же и вся область Поморья стекалась вопросить о благочестии. К сим и блаженный Иоанн из темницы посылает послание, в котором похваляет древнего благочестия уставы, новые же установления порицает. Это послание, когда нашлось оброненным из-за ошибки посыльного, принесено было в руки воеводы, который сильно разгневался и, получив указом от самодержца власть истязать его <Иоанна> муками, каких только умыслов на нем не показал, каких только горчайших мучений на его спине не ковал! Ибо прежде в пытку воевода рывком руки ему сломал, после бичом его тело сильно изранил, потом израненное его тело, бросив на огонь, повелел жечь, как камень. И так воевода не умилосердился, но и из столь обожженного тела повелел вытащить ребра раскаленными клещами. И так не насытившись, не ослабил мучения, но остриг темя его главы и повелел многие часы лить на нее студенейшую воду. Страдалец же, терзаем две ночи и два дня неослабевающими мучениями, все терпел доблестно и благодарно. Наконец мучитель, видя свое бессилие, повелел отсечь мечом честную главу страдальца. В субботу по Пятидесятнице в небесное субботство послал страстотерпца отсечением главы , но даже на мертвое тело блаженного не умилосердился немилостивый воевода. Ибо, когда боголюбцы сделали ему <Иоанну> гроб, приготовили погребальное, собрали деньги и принесли икону Богоматери, воевода повелел воинам все это отобрать. Тело же страдальца погребли, обвив рогожею и бесчестно честного закопав в землю. Это первый и добрейший плод, или, лучше сказать, гроздь сладчайшая от соловецкого сладчайшего винограда преподобных отцов, выжатая в точиле мучений, была принесена на божественную вечерю к Царю всех и Богу.

Когда же воевода повелел воинам привести отца Пимена на испытание мученьями и когда раздели его, то увидел на его теле тяжкие вериги. Устыдился этого мучитель, и такова была воля Божия, что повелел Пимена вновь посадить в темницу, и преподобный, долгое время просидев с учеником, вновь был отпущен в пустыню.

Немного прошло времени по смерти вышереченного страдальца, как из отцов, покинувших Соловецкий монастырь, были пойманы Димитрий и Тихон, с ними же и белец Иов, и были заперты в мрачнейшей темнице, где, удручаемы голодом, жаждою, холодом, наготою, веригами, узами и прочими различными нуждами, переселились к свету будущего Царствия и были погребены близ того <Иоанна>.

Но, оттуда вернувшись, вновь возвратим слово (то есть повесть) к Соловецкой обители. Этот воевода Волохов три или четыре неполных года пробыл в Сумском остроге, разоряя святую обитель летними наездами, но, ни в чем не преуспев, возвращен был царским указом в царствующий град Москву . Вместо него послан был от самодержца полковник с тысячью воинов, чтобы разорить святую киновию, имя же ему Климент Иевлев, человек лютый и немилостивый . Придя к обители, он сотворил святому месту сильнейшее притеснение, горчайшую нужду, многие пакости. Ибо коней и волов монастырских, которых имели на острове для перевоза деревьев и для прочих братских нужд, во дворе на то устроенном, всех сжег, загнав во двор, всех без остатка, вместе с кельею. С ними сжег и служебные кельи окрест обители, что были построены на острове для отдыха трудников. Также и кельи рыболовов и снасти — сети, мрежи и неводы с их приспособлениями — все он, злодей, бесчеловечно сжег. Но и мзду за это от Бога немедленно принял — поражен был гнойною язвою и червями и от этого болезненно страдал. Поэтому и был возвращен указом царским в Москву, и там злодей погиб от той язвы и жизни лишился, под монастырем простояв два года.

Когда же он жестоко скончался, на его место был послан царевым повелением Иоанн Мещеринов, лютейший мучитель , и с ним тысяча триста воинов. Он пришел под киновию со многими стенобитными орудиями и в течение двух лет показал всякие козни, всякий умысел к разорению киновии. В летнее время стоял <под монастырем>, а зимой отъезжал на берег, но ни в чем не преуспел. Бывшие же в обители отцы, видя себя окруженными такими напастями, видя самодержца, сильно архиереями распаляемого на гнев ярости, отчаялись помощи и милости человеческой, прибегли к Единому Владыке всех и Богу, прибегли к Пречистой Владычице и Богородице, прибегли к преподобным отцам Зосиме и Саватию, с горькими слезами и воплем просили помощи и заступления. Против ратников встали только затем, чтобы не дать им дерзновения войти в ограду монастыря. А больше вооружались молитвами и слезами, вседневными богослужениями, и стреляли против врага молитвенными стрелами, и положили петь на каждый день по два молебна, чтобы Господь Бог, о них умилосердившись, благоволил не предать в руки ратников, но Своими щедротами устроил спасение просящим.

Премилостивый же Господь, воистину Близкий всем призывающим Его, послал на них мор великий, обнаруживающийся в язвах за три или четыре дня до смерти . За это время больные постригались в иночество и принимали святую схиму, и очищали покаянием свои души, и отходили ко Господу, принимая в напутствие Святое Тело и Кровь Христа Бога. И такими язвами, такою христианскою смертью многие скончались, до семи сотен преставилось.

Прежде же упомянутый воевода Мещеринов и его воины, стоя окрест святой обители, не уставая стреляли по ней когда из пушек, когда из пищалей. Но молитвами преподобных отцов <3осимы и Саватия>, охраняющих обитель, ратники ни в чем не преуспели, хоть и много старались. И както, нацелив пушку (о дерзости безумия!), выстрелили в алтарь соборной церкви. И то ядро, полетев в окно, ударило (Твоего терпения, Христе!) в образ Всемилостивого Спаса, что стоял в алтаре. До такого беззакония безумная дерзость безумных довела! И хотя два года воинство к обители приезжало, но не смогло разорить ее всякими осадными хитростями.

На третий год воевода повелел всему воинству зимовать на острове , уготовав различные осадные орудия на разорение обители, сделал последнее притеснение отцам киновии. Повелел мастерам сделать из дерева три великие гранатные пушки, вмещающие множество железных ядер, начиненных порохом. Одна из них вмещала 160 ядер, другая же — 260, третья же — 360 ядер. Когда же их сделали, приказал начинить таким количеством ядер и выпускать по обители. Удобно рассчитав этими пушками развеять, спалив, строения, что в обители, и живущих в них, ибо ядра, летя, опаляли пламенем огня все на своем пути, также разрываясь, без милости сокрушали осколками и предавали смерти. Но сколь усердствовали теми яростными устремленьями к разорению святого места, столь Божье милосердие по молитвам преподобных чудотворцев покрывало обитель, показав суетными ухищрения врагов. Ибо, когда выстрелили по обители первым начиненным зарядом, просчитались, ничего не сумели, ибо пущенное, поднявшись ввысь и не долетев до обители, разорвалось у стен городских. Потом выстрелили во второй раз, излишне наполнив заряд порохом. Но и это, сильно распалившись, устремившись лютостью огня и скоростью ветра, перелетев обительские здания, разорвалось на пустыре, не сделав обители ни малейшей пакости. Потом третьим многосоставным зарядом, имеющим 360 ядер, велел воевода выстрелить по обители. И когда выстрелили, поднялись ядра высоко в воздух как с большой скоростью, так и с необычным шумом, паря, как стая ворон, и на той высоте пролетели над самою церковью Вседержителя , ужасая смотрящих скрежетанием шума, колебля сердца видящих клокотанием огня и смолы и угрожая святому месту злыми последствиями. Когда же с высоты полета стали ядра прямо вниз падать и когда были близ святых крестов, что на соборной церкви, тогда (о Твоего милосердия, Христе!) внезапно будто некий ветер дунул от церкви и рассеял их полет. Словно какие-то бабы, разбежались от церкви и разметались вне монастыря, окрест ограды. Обители же не сотворили никакого повреждения или досаждения. Только три ядра посреди монастыря упали: одно — у хлебопекарной кельи, второе — в ином месте, третье — у самой гробницы или часовни преподобного чудотворца Германа . Когда же разорвалось то ядро, что у гробницы Германа, был в это время в церкви преподобных чудотворцев старец, возжигавший свечи, молящийся преподобным о заступлении от нашедших злодеев. Видел он очами своими старца дивного, ростом мала, вошедшего в церковь и приступившего к священным ковчегам <чудотворцев>, взывая: "Братья, Зосима и Саватий, восстаньте! Идем к Праведному Судье Христу Богу просить праведного суда на наших обидчиков, которые не хотят нам покоя и в земле дать". И тотчас преподобные восстали и в раках своих сели, говоря: "Брат Герман, иди и почивай далее, уже посылается отмщение обидчикам нашим!" И вновь возлегли и уснули, и пришедший дивный старец стал невидим. Тогда понял старец, что тот дивный был преподобным Германом. И, прославив Бога и милостивую помощь преподобных чудотворцев, пойдя к отцам киновии, поведал видение. Они же дивились слышанному и, войдя в церковь, воссылали с теплыми слезами молитвенную благодарность Господу и преподобным чудотворцам, так милостиво заботящимся о своей обители.

Поскольку от пальбы пушек и пищалей не учинилось киновии никакой беды, никакой досады, то иную злокозненную хитрость умыслил воевода: повелел окрест монастыря копать рвы и раскаты строить. Воины ходили окрест монастыря, тщательно исполняя приказание. Тогда некий белец и служитель соловецкий именем Димитрий крикнул к ним с высоты забрал и крепостных башен: "Зачем, любезные, много трудитесь и такие усилия и поты туне и всуе проливаете, подступая к стенам города? Ведь и пославший вас государь царь, посекаясь косою смерти, отходит сего света". Слышавшие посчитали безумием и насмешкой это слово, которое, действительно сбывшись впоследствии, оказалось истинным.

И когда рвы выкопали, воинство все по рвам ходило, ибо раскаты были высотою с городскую стену, и к ним пристроили высокие башни. И подвели многие подкопы, и заложили много пороху, и 23 декабря воины устроили большой приступ, приставили к стене лестницы и всем воинством пошли на взятие. Бывшие же в обители отцы, собравшись в соборную церковь, просили слезами и молитвами помощи от Бога и заступления преподобных чудотворцев. А стража и слуги, бывшие на стене города, противостояли ратникам подобающим образом, не давая им взойти на стену. И, расхрабрившись, сокрушили их лестницы и само воинство далеко отогнали от обители. За это воздали прерадостное благодарение Богу и Владыке и преподобным чудотворцам, охранившим обитель невредимой.

ГЛАВА IV

Боевода, увидев, что войска никак не могут взять киновию ни кознями, ни обстрелами, ни, наконец, приступами, но отходят назад беспомощными и посрамленными, оставляет надежду о киновии, отчаивается о взятии, весьма охватывается отчаяньем из-за того, что невозможно взять город, имеющий такую крепость, и недоумевает, что делать дальше. Но поскольку случается великим домам разрушаться от домашних, случается и храбрым исполинам быть убитыми своими приближенными, случается и городам крепким и непобедимым быть преданными своими соплеменниками, и здесь с киновиею то же произошло. Некий монах, Феоктист именем, ночью перебравшись из обители через стену, пришел к ратникам. И оставляет как свои обеты и отеческую обитель, так и древнее отеческое благочестие, лобызает новое Никоново предание. И не только себе и одной своей душе ходатайствует вредное и злое, но подражает злобе Иуды, помышляя о предательстве обители. И так лукавый Феоктист стал для своей обители, как Эней и Антенор для троян, хотя и другим образом.

Был в обители пролаз из сушильной палаты сквозь городскую стену, которым прежде носили воду в ту палату, а вначале, когда затворялись в обители, заделали тот проход плинфами , но не слишком тщательно. Знавший эту дверь предатель Феоктист пришел к воеводе просить воинов, чтобы осмотреть тот проход, и обещал в удобное время сдать без труда обитель. Воевода же дал ему пятьдесят воинов для совершения дела. И монах с ними многие ночи ходил к тому пролазу (говорят, что от Рожества Христова даже до 29 января), и не могли улучить подходящего времени из-за тишины и прозрачности ночей. Когда же пришел день великой субботы всемирного поминовения православных христиан, восхотел Господь через тяготы страдания принять и своих рабов в вечный покой.

В пятницу вечером, то есть 28 января, поднялась великая буря и великий мрак со снегом спустились на обитель. В ту ночь к одному из сотников, Логину именем, которому от начальства киновии была поручена охрана города и проверка стоящих на карауле, когда спал он в своей келье, пришел некто и разбудил, говоря: "Логин, встань, что спишь? Уже воинство ратников под стеною, в городе будут скоро". Встал он, но никого не увидел и, перекрестившись, вновь лег и уснул. Во второй раз пришел некий муж, говоря: "Логин, встань, почему беззаботно спишь? Вон воинство ратников в город входит". Проснувшись же и перекрестившись, стал Логин размышлять: что это будет? Что видения означают? Может быть, сон — это некий соблазн? И, зная, что стражи усердно несут службу, лег и вновь уснул. В третий раз приступил явившийся, разбудил его и укорял, говоря: "Логин, встань! Воинство ратников уже в город вошло". Вскочив же в страхе, быстро пошел он к страже и увидел ее бодрствующей и не слышавшей никакого нападения ратников. Тогда пошел к отцам киновии, разбудил их и поведал о трехкратном явлении. Те, услышав, исполнились страха, разбудили всю братию, чтобы принести Богу молебное пение. Ибо была полночь и иноки, собравшись в церковь, с теплыми слезами совершили молебны Господу Богу, Богородице Владычице и преподобным чудотворцам, потом же отпели и полунощницу и утреню по чину. И поскольку еще была великая тьма, глубоко покрывающая утро, то разошлись по кельям.

В последний же час ночи, когда загоралась заря и стражи с караулов ушли в келью на отдых, а другие начали готовиться им на смену к дневному дозору, тогда воины с прежде упомянутым предателем, выбрав время, выбив железными ломами из окна плинфы, один за другим влезли в ту палату, пока вся ратниками не наполнилась . И, выйдя, разломали замки и, открыв врата города, впустили воинство в обитель. А стражи, услышав шум и говор на стене, вскочили и увидели воинство, рассыпавшееся по стенам и во вратах города, и ужаснулись, ибо ничего не могли и не знали, что делать. Мужественнейшие же из них — Стефан, Антоний и еще тридцать — вышли ко вратам навстречу врагу и как мужи мужественно испили смертную чашу за отеческие законы — были посечены воинами во Святых вратах. Отцы киновии и прочие слуги и трудники, услышав, а тем более неожиданно увидев плачевное дело, разбежались и затворились в своих кельях.

Как услышал воевода <о победе>, то долго не смел войти в обитель, но посылал воинских начальников увещевать иноков, чтоб они, ничего не боясь, вышли из келий, обещал никакого зла им не делать и клятвою крепкою подтверждал свое обещание. Отцы же поверили лису тому, собравшись, вышли навстречу с честными крестами и со святыми иконами. Он же, забыв обещание, нарушил и клятву: повелел воинам иконы и кресты отнять, а всех иноков и бельцов развести под караул по кельям. Сам возвратился в свой стан, приказал привести к себе Самуила, мужа славного и твердого и первого сотника. Когда же его привели, обратился к нему: "Зачем ты противился самодержцу и посланное воинство отбивал от ограды?" Тот мужественно отвечал: "Не самодержцу я противился, но за отческое благочестие, за святую обитель стоял мужественно, не пускал в ограду хотящих разорить поты преподобных отцов". Мещеринов, разъярившись на это, повелел воинам крепко бить кулаками мужественного Самуила. И до тех пор били его, пока он под этими ударами не предал свою честную душу в руки Богу. Умершего же воевода приказал бросить в ров.

И после этого повелел призвать архимандрита Никанора, который от старости и от многолетних трудов молитвенных не мог ходить ногами, поэтому посланные, взяв его, привезли на маленьких саночках. Воевода поставил его перед собою и говорил с гневом: "Скажи мне, Никанор, чего ради противился государю? Чего ради, пообещав уговорить остальных, не только нарушил обещание, но и сам с ними сговорился на сопротивление царю? Чего ради воинство в обитель не пускали, а когда хотели подойти, то оружием отбивали?" На это священный старец ответил: "Самодержавному государю никогда не сопротивлялись и далее никогда че помышляли сопротивляться, ибо научились от отцов наших царям оказывать честь более всех. Научились от апостола Бога бояться и царя почитать , научились от Самого Христа воздавать кесарю кесарево, а Богу Божье . Но поскольку нововведенные уставы и новшества патриарха Никона не позволяют живущим посреди вселенной соблюдать Божьи неизменные законы, апостольские и отеческие предания, то поэтому мы удалились от мира, убежали от вселенной и поселились на этом морском острове в собрании преподобных чудотворцев, желая по их стопам в преподобном селении руководиться их преподобными чинами, уставами и обычаями. Вас же, пришедших во обитель растлить древнецерковные уставы, обругать труды священных отцов, разрушить спасительные обычаи, правильно не пустили". Такими и подобными словами говорил блаженный и на каждый вопрос отвечал смело, чем так разгневал воеводу, что он бесчестною бранью и грубыми словами ругал отца, который против него держался мужественно. "Что величаешься, что превозносишься? — говорил Никанор. — Не боюсь тебя, ибо и самодержца душу в руке своей имею". Это еще больше разъярило мучителя и, вскочив со своего стула, бил блаженного тростью по главе, по плечам и спине. Не постыдился ни иноческого образа, ни святых седин, ни великого священнического сана. И так жестоко бил, что выбил и зубы изо рта священного блаженного <старца>. Потом повелел воинам, веревкой оцепив за ноги святого, со всяким издевательством и смехом (о бесстыдной наглости!) в одной свитке бесчестно тащить честного <Никанора> за монастырскую ограду на расстояние в полпоприща и, кинув в глубокий ров, стеречь, пока не умрет. Когда спешно исполняли это повеление, терпел страстотерпец хохот и смех тащивших его, удары и ушибы главою о камни и землю. Так и в глубочайшем рву, на лютом и нестерпимом морозе, в одной срачице всю ночь боролся с ранами и морозом, и перед озарением дневного света ушел от тьмы настоящей жизни в немеркнущий присносущий свет и от глубокого рва — в превысочайшее Небесное Царство.

Потом повелел воевода привести соборного старца именем Макарий. Глянув же на приведенного сказал со звериной яростью: "О злой старче, откуда такой дерзости научился, чтобы царям не повиноваться, чтобы по посланному воинству стрелять, чтобы отгонять оружием приступающих к стенам ограды?" На это смело отец отвечал: "Мы никогда и не помышляли царям противиться, но без всякого препятствия отдаем им подобающую покорность и честь, чему научились от Божьих законов. Стояли же против вас, ратников, немилостиво наступающих на святую обитель и бесстыдно стреляющих по святым церквам, ибо вы пришли насилием оружия разорить отеческие законы и разогнать Христово стадо. Ради этого не повелели пускать вас в обитель и с боем отбивали прочь приступающих". Мучитель вскочил, пораженный этим ответом, как стрелою, и немилосердно бил блаженного своими руками по главе и щекам. Потом бил железом, пока не изнемог бивший. Наконец повелел ноги веревкою связать и с руганью немилосердно таскать по берегу моря и положить на смерзшийся лед, чтобы, мучим тройной болью (от воздуха, ото льда и от воды), болезненно отошел от жизни. Терзаем таким лютым мучением, нестерпимою стужею и морозом, страдалец перешел от холода временной жизни к блаженнейшей весне бессмертного Царствия.

Потом воевода допросил Хрисанфа, искусного резчика по дереву, и Феодора, мудрого живописца, с учеником Андреем — мужей сколь знаменитых в обители, столь и теплейше ревностных о благочестии. Увидев, что они тверды и непоколебимы в отеческих законах, повелел казнить лютейшею смертью: им отсечь руки и ноги, потом отрезать и сами головы. Блаженные, принявшие это с блаженным рвением и с благодатною сладостью, быв лишены голов, такою горчайшею смертью отошли ко всесладостному блаженству. А воевода повелел из-под караула привести прочих иноков и бельцов числом до шестидесяти. И, разнообразно допросив, нашел их твердыми и неизменными в древнецерковном благочестии. Тогда, страшною яростью вскипев, уготовил им различные смерти и казни, велел повесить кого за шею, кого за ноги, кого же (большинство), разрезавши межреберье острым железом и продевши на крюк, повесить, каждого на своем крюке. Блаженные же страдальцы с радостью шеи в веревки просовывали, с радостью ноги к небесным путям уготовляли, с радостью ребра на разрезание давали и призывали спекулаторов шире разрезать их. Терпя бесчеловечные пытки таким неслыханным мужеством, таким несказанным усердием, взлетели на бессмертное упокоение к небесам. Иных же повелел бессердечный мучитель, обмотав за ноги веревкою, привязать к конским хвостам и немилостиво по острову таскать, пока дух не испустят. Они же, так люто, так мучительно таскаемы, не являли никакого малодушия, никакой младенческой слабости, но, творя Исусову молитву, имели во устах Христа Сына Божьего. Так честные свои и святые души от страдальческого подвига отпустили на вечный покой. Воевода же, допросив прочих жителей киновии — иноков и бельцов, слуг и трудников — нашел всех крепкодушными и единомысленными, стоящими в древнецерковном благочестии, готовыми умереть за отеческие законы. Предав многим истязаниям и ранам, различным мучениям и страданиям, лишил их нынешней жизни горчайшими и болезненными смертями.

Эти жители киновии, такими смертями и такими болезненными кончинами отошедшие к безболезненным обителям, были сжаты серпами мучений, как пшеница в день жатвы. Но эти кровопролития не утомили злосердечного воеводу, не умягчилось сердце мучителя, неправедно мучащего многих столь неповинных, столь священных и непорочных, столь преподобных иноков, но зверски рыкает воевода и на оставшихся. А поскольку не нашел здоровых, то повелел болящих (о жестокости нрава!) выводить и допрашивать. Но, обретя их тверже здоровых и крепче сильных в отеческих законах, распалился мучить их. И хотя болящие от многолетних трудов и подвигов не могли встать с постелей, непотребный новейшую пытку им придумал: повелел связывать их по двое спинами, обматывать ноги веревкой, и так немилостиво тащить в одних свитках на берег морской и оставлять на льду во время лютого мороза. Другие же воины, прорубили иордань , но не насквозь, а по подобию богоявленского водоосвящения. И, наполнив ее связанными больничными отцами, пропустили воду. И так в этой престуденой воде, на трескучем лютейшем льду, давимые морозом, эти блаженные страстотерпцы, замерзая и леденея, тая своею плотью и ко льду примерзая, благодарно терпели, принимая конец жития. Было их до ста пятидесяти. Никакого малодушия, никакой младенческой слабости они не показали, но как отцы отчески, как старцы старчески и великодушно подняв со сладостью немощными удами лютые муки и позорные казни, взошли к вечным селениям.

Всех же пострадавших в киновии, окончивших течение жизни различными казнями, иноков и бельцов всякого чина (кроме немногих оставшихся или предавших) было более трехсот и ближе к четыремстам или до пятисот, как некие говорят. Все они единодушно мужественно поспешили на смерть за древнее благочестие. Многие из них дерзновенно кричали воеводе: "О человече, если сладостно тебе видеть наше умертвление, то что медлишь? Отпусти нас от странствия нынешней жизни к будущему, никогда не ветшающему и не изменяющемуся дому. Ведь и государь царь немедленно за нами будет, и ты сам, мучитель, готовься на суд Божий с нами, чтобы пожать свои кровавые посевы". Эти слова преподобных отцов вскоре делом обернулись.

Мещеринов же трудился как в кровопролитии и казнях упомянутых отцов, так заботился и о немногих оставшихся, которых не захотел предать смерти, но изранил многими побоями. Среди них был и тот Димитрий, кричавший со стены. Придя к нему, воевода допросил его и, услышав, что государя уже нет в живых, сильно изранил и бросил в темницу, смеясь: "Вот увидим исполнение его пророчества". После государевой смерти этот Димитрий был сильно бит иным начальником и осужден в ссылку на Мезень, по пути от многих ран блаженно отошел ко Господу. Прочих же Мещеринов разослал в заточение на разные окраины Российского царства, они же умерли, сидя в темницах.

И поскольку жилища киновии опустошились, кельи опустели, больница была пуста от лежащих, святые церкви были пусты от молящихся, весь монастырь оказался пуст от своих жителей; но наполнились окрестности обители на острове, наполнились луды и морские берега мертвыми телами, висящими и лежащими на земле, земля острова и камни обагрились неповинною кровью преподобных.

Мещеринов, одержимый ненасытной заботой об обогащении, улучив время, начал грабить монастырское имущество, которое в старину пожертвовали благочестивые цари, и князья, и прочие из благородных . Даже дерзнул и на святые иконы ! Тогда один из оставшихся, отец инок Епифаний, муж благого и постоянного жития, имевший казначейскую службу, бранил его дерзость. Но он <воевода> не только не перестал, но и просил ключи, чтоб в казну сходить, и, не получив добровольно, отнял силою. Не имея же на Епифания иной вины, допросил его о благочестии и о сопротивлении цареву воинству. Тот же смелым голосом так отвечал о благочестивых законах и церковных преданиях, как и прежде пострадавшие отцы. Разъярился мучитель, повелел его сильно бить и побитого, за ноги связав, бросить вне обители в ров или на берег морской и стеречь, пока не умрет. Так блаженный, хотя и пошел после отцов, но тем же путем благочестия и страдания, достиг их и, радуясь вместе с ними, наслаждается небесным блаженством.

ГЛАВА V

Но сколько услышали и узнали о разорении киновии и о страдании блаженных отцов, столько прежде и написали. Далее нужно вкратце поведать слово и об исполнении пророчеств преподобных, и о смерти государя царя, и о смерти воеводы Мещеринова, как рассказано достоверными устами и писаниями.

Когда воевода приступил на взятие к стенам монастыря, когда лукавый предатель в удобное время умыслил ввести воинство внутрь киновии, тогда на Москве государя царя охватила телесная болезнь в самое Воскресенье блудного сына, за неделю до разорения киновии. Семь дней томился он недомоганием, а поскольку болезнь крепко усилилась, поскольку пришло ожидание смерти, то начал царь сожалеть о киновии. Посылает к патриарху, просит благословения оставить киновию жить по отеческому закону. Говорят, что и соловецкие чудотворцы, явившись самодержцу, умоляли оставить их обитель.

Всероссийский же патриарх Иоаким
Остался непреклонен к прошениям сим.
Не столько заботился о царском здоровье,
Сколько о взятии Соловецкой киновии,
Не так о немощи монарха скорбел,
Как услышать о разорении монастыря хотел.
Уговаривал его <царя> о милости не тужить,
Желая поты чудотворцев упразднить.

Прошло несколько дней, и так как муки царя участились, вновь посылает к патриарху, вновь призвав, молит и уговари- вает, чтобы простить соловецких отцов, чтобы оставить их безбоязненно жить в преданиях чудотворцев.

Патриарх же ожесточился более чем камень,
Несмотря на царевой болезни пламень,
Уверил царя милость к отцам отложить,
Желая кровью святое место залить.
Как только царь патриарху покорился,
Так лютейший недуг и умножился,
И такие сильные боли он стал претерпевать,
Что едва-едва мог и дышать.
Увидел тогда государь, что его пастырь
Не дает целительный пластырь,
Но его здоровью делает препону,
От которой простирается путь к смертному гробу.

В четверг той недели охватила самодержца такая сильная боль, знамение смерти, что он отослал от себя врачей-докторов и все врачебные хитрости. И в субботу той же недели скорее посылает гонца к Соловецкой обители, прекращая гнев негодования, оставляя отцов жить в древнецерковном предании, просит у них молитвы и благословения. Не спросил ни патриарха, ни иных из духовенства, но своею властью, своим произволением захотел излить милость к огорченным страдальцам. Когда же царь явил милость к соловецким отцам, когда послал скорохода с повелением отступить воинству от обители преподобных, тогда воевода, стоящий под киновиею, взял киновию через подсказку предателя 29 января, в первый час Мясопустной субботы; и всех жителей как иноческого, так и мирского чина острейшими серпами мучения сжал, как колосья, и окропил святое место неповинною кровью убиенных. И когда воевода учинил такое кровопролитие, разорив собрание чудотворцев, когда совершил эту кровавую жертву, тогда в восьмой час того дня государь царь оставляет венец своего царствия, оставляет и власть над миром и смертью умирает от этой жизни (о слез!).

Воевода Мещеринов, ничего же не ведая о смерти самодержца, посылает гонца в Москву, радостно сообщая о взятии обители. И оба гонца встретились в Вологде: один радостно нес прощение обители, другой печально возвещал о ее разорении, и оба возвратились к царствующему граду. Когда же въехали в город, встретили странное зрелище: синклит царский и прочие благородные, облаченные в черные одежды, безгласно свидетельствуют о плачевном происшествии, возвещают всем смерть самодержца, понуждают всех рыдать о своем государе.

По смерти самодержца скипетр державы Российской, как наследие отца и деда, получил сын его Феодор. Услышал он от кого-то, что Мещеринов в Соловецкой киновии грабит церковное и казенное имущество, и повелел указом взять его без чести в Москву . И так этот немилостивый мучитель, зверонравный разоритель святой киновии и лютейший кровопийца был с поруганием и в железе свезен в царский град. В скором времени от земного суда был взят к суду небесному и неподкупному пожинать горчайшие плоды мучительских и кровопролитных посевов.

Что же тот прелукавый предатель <Феоктист>, второй Иуда образом и делом, на котором величайшая вина многого кровопролития, по сказанному: "предавший Меня тебе больший грех имеет" ? Чтобы без наказания, чтобы без отмщения жизнь свою окончил? Нет! Но, как сотворив многую злобу, так и получив многие муки, ушел из жизни. По взятии монастыря посылается в приказ в Вологду и, попущением Божьим, повредившись умом, впадает в нечистые страсти, в блудные скверны. Потом впал в неизлечимый недуг, в струпную болезнь-проказу. Ибо все тело окаянного от головы и до ног покрылось лютым гноем. Таким тяжким мучением, такими нестерпимо болящими струпьями многое время страшно мучим, страшно отдал злейшую свою душу, немилостиво взят был от временного мучения к безвременному.

Но об этих уже достаточно, назад возвратимся к прежнему течению повествования.

ГЛАВА VI

В киновии же убиенных отцов или, лучше сказать, преподобных страдальцев блаженные тела были не погребены, не укрыты. Они были на открытом воздухе от Мясопустной субботы как всю Четыредесятницу , так и Пятидесятницу и большую часть поста святых апостолов. Какие тела висели, какие лежали непричастные смрада и вони мертвых, но, как спящие люди, цвели красотою благодати. Когда же настала весна и великое дневное светило взглядом теплых лучей осияло воздух и всю землю, тогда снега изничтожились, льды растаяли, воды потекли, морские берега всюду очистились ото льда и наполнились водами. А бывший на губе морской лед, на нем же лежали отеческие тела, не растаял и не растлился от такой теплоты солнца, от такой сильной жары, но оказался недвижим, как камень крепкий, как адамант нерушимый. Тверд стоял и непоколебим, этим сверхъестественным знамением, самим делом чуда громче трубы проповедуя всем благочестное страдание отцов и святость лежащих тел, чудом и ужасом потрясая сердца смотревших. Это дивное зрелище вселяло трепет и страх в приезжающих на богомолье в киновию и видящих чудо. В такие весенние дни, в такой жарчайший солнцепек не только лед, подостланный под телами святых, оказался твердым, но и сами тела блаженных страдальцев, которые лежали на морской губе, которые по-разному висели на виселицах, которые были разбросаны по земле острова, не явили ни гниения, ни смрадной вони, обычно исходящей от мертвых тел, но, полные сверхъестественной благодати, лежали тела, как живые спящие, как цвет на полях, как крин в долинах, так цвели и благоукрашались. Поэтому и властители, обладавшие киновиею после избиения отцов и предводительствовавшие воинством , побежденные знаменьями этих сверхъестественных чудес, удивлялись как крепкому и нерастаявшему, твердому льду, так и необычной целости и нетлению страдальческих тел. И, переменившись на милость к невинно осужденным страстотерпцам, написали к самодержцу, прося позволения снять, собрать и покрыть землею отеческие тела, лежащие столько времени <непогребенными>. Сами бывшие там рассказывают, что убиенные блаженные явились во сне неким из начальствующих, говоря: "Если хотите увидеть таянье льда, то наши тела, убрав, предайте погребению, пока же они будут лежать на поверхности, лед не растает". Когда же от самодержца пришел указ, повелевающий похоронить тела убиенных преподобных, тогда с усердием отовсюду их убрали: и со льда, и с острова, и с виселиц, и, раскопав землю, на морской луде, называемой Бабья корга ^, , отстоящей от монастыря на полпоприща, все тела блаженных вместе положили и засыпали, заложив могилу камнем. Ибо как в киновии вместе душеспасительно жили, как единомысленно пострадали за благочестие, так и по смерти решили телами своими лечь вместе. Верно же, что и на небесах, вместе предстоя Престолу славы, наслаждаются вечного блаженства.

После же погребения (то есть покрытия землею собранных отеческих тел) тот крепкий лед, оказавшийся твердым в сопротивлении солнечным лучам, вскоре растаял и сразу явился истлевшим и, как прежде был крепчайшим, так потом оказался мягчайшим и хорошо тающим. И как своею нетающею крепостью удивлял очи смотревших, так и внезапным таяньем ужасал видящих. И обоими этими сверхъестественными делами Пречудный Господь, Прославляющий Своих рабов, прославил чудесное страдание блаженных отцов.

Так это прекрасное собрание преподобных чудотворцев и преславное селение честной киновии было принесено на тихую вечерю Всетихому Царю и Владыке, как сад ограбленный, как цветы оборванные, как ветви отсеченные, как плоды обобранные, как лозы отломленные, как сладчайший виноград, выжатый точилом мучений. Теперь оказалась киновия лишенной иноческого чина, церкви же — лишенными поющих. Оказалась киновия не благолепна, но безобразна, как некие развалины в винограднике, или сарай в вертограде, или город взятый и опустошенный. Поэтому самодержец повелел указом собрать монахов из разных монастырей России для населения Соловецкой киновии, что скоро совершилось, и монастырь, а тем более остров Соловецкий, наполнился новособранными монахами и преданными Никоном новыми догматами и уставами. И вместо тех древних и добродетельных отцов новые монахи собрались в монастыре преподобных чудотворцев: вместо трезвых — любители пьянства, вместо целомудренных — распутные, вместо молитвенников — болтуны, вместо отцов, любящих Бога и пустыню, вселились люди, любящие мир и жизнь этого мира. И, вселившись, изменили отеческие чины и уставы, изменили и предания преподобных чудотворцев. Не только изменили догматы и законы, надлежащие к вере и благочестию, но и те, что украшают общежительное благочиние и делают благолепным иноческое житие. Отсюда в киновии умножились мятежи и бесчиния, умножились по кельям отдельные трапезы и пированья, умножились питье вина и пьянство, и рождающее пьянство держание выпивки. Промолчу о бесчинии при пении клириков, про участившееся срамословие и сквернословие, про держание табака и табакопитие и прочие неблаголепные и бесчинные обычаи и дела, от которых изменился порядок и благолепие общежития и спасительный смысл иноческого жития. Оскудела высочайшая слава и подобная небу честь благочиния Соловецкой киновии и, оскудев, исчезла.

И как оскудевала слава и честь благочиния киновии, так возрастала честь и слава блаженных страдальцев. И не только от людей на земле, но и свыше от небес различными знамениями, различными чудесами украсилась страдальческая могила и, озаряя, просвещала очи и сердца видевших. Многие из жителей соловецких, как иноки, так и бельцы, были свидетелями таких чудес на страдальческой могиле: иногда свечи горели, иногда необычный сверхъестественный свет изливался, иногда был огонь, палящий и играющий, иногда бывали иные видения. Потому и многие из жителей соловецких, влекомые усердием веры, приходили на могилу блаженных и приносили кадило благоухания, а поскольку явно не смели это делать, то привыкли тайно из-за страха перед начальством. Иные приходили через месяц, иные через неделю, иные через год и, благоговейно покадив их могилу, к себе возвращались. И не только соловецкие иноки, не только жители острова были свидетелями этих знамений, но и многие жители берега многажды видели на могиле блаженных страдальцев упомянутые чудные видения, особенно же в день их мученичества, когда свои тела принесли в чистую жертву Владыке и Богу. Тогда Всеподатель Бог объявил видящим еще большее блаженство страдания Своих угодников, ибо их страдание любезно Его Владычеству и приятно более всесожжении овнов и тельцов, более тысяч тучных агнцев.

ГЛАВА VII

Если же кто из завистников, страждущий злобою зависти, или кто из порицателей, радующихся новинам, желая осудить повествование, скажет: "Как вы, дерзновенно похваляя, называете святыми и наследниками Царствия Небесного людей, убиенных и умерщвленных злодейскою смертью, не явленных от Бога знаменьями и чудесами, не засвидетельствованных соборно?"

Таковым предлагаем ответ. Этих страдальцев законно и праведно именуем святыми и наследниками Царствия и, так называя, покажем примерами. Святым является и называется непорочное и целостное содержание веры, освящающее верою внутреннего человека по сказанному <3латоустом>: "Вера творит святость". Но эти блаженные до конца соблюли целостною веру, непорочное благочестие, неущербленное Православие, как являет сама жизнь их и прежде написанная повесть. И вновь: "Святость — это добродетельное, чистое и богоугодное житие, просвещающее и освещающее душу человека сиянием добрых дел". Но эти преподобные до конца жизни показали добродетель богоугодного жития (то есть отвержение страстей, очищение и освящение души и тела), что утверждают сами их дела, благолепное украшение порядка общежития и благоугодность их кончины. Итак, они причастники святости. Святой Златоуст, Четырнадцатое нравоучение на Первое послание к Тимофею: "Святы все, кто имеют правую веру с житием, хотя и знамений не творят, хотя и бесов не изгоняют, но святы". Но эти отцы имели веру правую, и житие чистое, и житие добродетельное стяжали и до конца сохранили, поэтому святы.

Еще: "Святость — это знамение, благодать, даваемая свыше правоверным, то есть дарование Святого Духа, предсказание будущего, дела знамений и чудес, изъявление чистоты веры, чистоты жития, обручение будущему Царствию, что неправоверным и грешным не дается" . Но эти страстотерпцы, изобильно причастившись Божьей благодати, благодатью укрепляемы, не принуждением, но добрым произволением радостно понесли лютые скорби, нестерпимые мучения горчайшей смерти. Просвещаемые благодатью, они неложно предсказали смерть как российского самодержца, так и мучителя Мещеринова. Сохраняемые благодатью и по смерти тела их, пролежав столько времени, были так нетленны и выше всякой вони и смрада, как и лед, под ними постланный, оказался нерастаявшим и невредим жарчайшим солнцепеком. И прочие выше писанные знамения и чудеса являются известными свидетельствами благодати. А поскольку они сподобились благодатных дарований, то и явились сопричастниками наследия святых. Это знамение святости, а большее знамение — чтобы последовать святым пастырям и учителям Святой Церкви, чтобы содержать в себе целой и неизменной веру их и благочестие, чтобы содержать предания их нерушимыми, житие непорочным и правым, по слову избранного сосуда <апостола Павла>: "Вспоминайте наставников ваших, которые говорили вам слово Божие и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их" ; и еще: "... в учения чуждые и различные не уклоняйтесь" .

Но эти божественные отцы, услышав сие слово, вспоминали наставников своих — как святых пастырей российских Петра и Алексия, Иону и Филиппа и прочих учителей, так и преподобных Антония, Феодосия, Сергия, Варлаама, Кирилла, Зосиму и Саватия и прочих чудотворцев, и, вспоминая, взирали на их светлое благочестие, святую жизнь, богоугодную кончину. Взирая же на них, явились подражателями их веры, подражателями и их жития. И как они веровали во Единого в Троице Бога, так и эти веровали; и как они знаменовались крестным знамением двумя перстами, так и эти знаменовались; и как они сугубо пели "аллилуйю" и повелели петь при чтении псалмов, так и эти и пели, и содержали; и как те трисоставным Крестом печатали просфоры для тайнодействия, так и эти печатали. И как эти, так и прочие церковные предания, чины и уставы, как и они <древние отцы>, содержали неизменно во всем и потому соблюдали веру их целой и неизменной, предания их невредимыми. Не могли отступить "в учения чуждые" от их учения, в иные предания от их преданий, в чины и уставы, отличные от их чинов и уставов. И не только не отступили, но и, встав до смерти, сладко кровь свою пролили за древнецерковное благочестие, за отеческие предания. Итак, если они имели веру святых целой и непорочной, их церковные предания невредимыми, догматы их благочестия содержали нерушимыми, если за содержание их подвизались до смерти, то ясно, что сподобились и тех блаженства. Разве не спаслись святые чудотворцы, научившие креститься и благословлять двумя перстами? Да, спаслись. Разве не угодили Богу утвердившие двойственно петь божественную "аллилуйю"? Да, угодили Богу. Разве не соцарствуют Богу знаменовавшие просфоры святым трисоставным Крестом и завещавшие так знаменовать? Конечно, соцарствуют. Разве не святы чудотворцы, которые от греков приняли и нам передали догматы благочестия, предания церковные, чины же и уставы? Воистину святы. Так и эти преподобные, содержавшие и кровью запечатлевшие те же догматы святых, те же предания, те же чины и уставы, спаслись без всякого сомнения, угодив Богу и явившись святыми.

О новолюбитель! Лишаешь ли их наследия Царствия? Лишай и тех <древних отцов>, сим показавших путь в Царствие. Если отвергаешь учеников, отвергай и учителей. Если отгоняешь наставляемых, отгоняй и наставников. Если отлучаешь овец, отлучай и пастырей, которые научили их таким преданием и на таких пажитях благочестия пасли их. Примешь ли в ограду небесной пажити пастырей и учителей? Прими и учеников, непорочно живших в их учениях и как овцы шедших за их голосом, так и на их пажитях воспитанных, живших и скончавшихся. Одно из двух предстоит тебе: или, принимая российских святых учителей и чудотворцев, прими и этих, шедших за ними несомненною верою, или, отвергая их, отвергни и сих, наученных тем же преданием и соединенных с ними нерасторжимою золотою цепью как веры, так и жизни. Ибо их вера едина, догматы благочестия едины, житие и попечение едино, так и всякое место их будет едино. Если все это может быть иначе, то оставляем на вашей совести, на вашем суждении — судите праведною мерою суда. Ибо богоугодность их святости ясно отовсюду объявляется, проповедует богоугодность их веры, целое и непорочное благочестие, проповедует чистую и богоугодную жизнь, проповедует изрядную ревность, всекрепкое мужество, непоколебимое стояние, преподобное страдание. Прежде рассказанные их дела вопиют бывшими всем известными знамениями, тяжкими для неверующих, но прелюбезными и достоверными для верных и видевших. И вера, и жизнь, и многострадальная, благочестивая кончина за правду яснее зсякой трубы возвещают их богоугодность. Ибо если, по евангельскому слову, изгнанные за правду являются блаженными и наследниками Царствия" , то сколь блаженны сподобившиеся вольно умереть за правду. И если те Маккавеи" , пострадавшие из-за свиного мяса, почитаются с мучениками, то тем более эти, ревностно пострадавшие за церковное Православие, за святые отеческие законы, за предания преподобных чудотворцев, сопричтутся лику святых мучеников. И потому приятны Господу и вожделенны, что в такое время зимы, в такую пору морозов процвели цветами добродетелей и возрастили прекрасные плоды, принеся их Садовнику. Когда страх перед патриархом Никоном объял всех, когда наместники престола <цари> колебались от страха, когда архимандриты и священники дрожали, ужасаясь, когда монастыри и киновии, трепеща, оцепеневали, когда деревни и города и страны трусостью дрожали, когда все связанные узами страха и трепета приступали к новинам, тогда эти крепкие подвижники, возревновав и возмужав, как доблестные воины, как некие львы из пустыни, встали за церковные законы. И расхрабрились не только до слов, но и оплевав красоту, славу, сладость и прочее нынешней жизни, поднялись на подвиг страдания, на терпение сильных мук, на самую смерть за благочестие. Скончались, пострадав такими горчайшими мучениями, такими болезненными смертями, таким неслыханным усердием. И какие нужды и скорби, какие мучения и смерти претерпели за благочестие, такие почести и венцы от Господа Бога сподобились получить со святыми мучениками, как понесшие с ними такое же рвение о благочестии, такое же терпение страданий, такую же ношу смерти; такими же увенчались венцами славы Божьей.

И так по нашему худосилию достаточно слов к укорителям.

ГЛАВА VIII

Мы же, оставив прения и немного рассказав об оставшихся отцах Соловецкой киновии, отдохнем, отпустив лодку слов в тихое пристанище. Итак, российские архиереи и изобретатели новшеств, поджигаемые гневом ярости и одержимостью злобы, науськали самодержца на разорение Соловецкой киновии, хотя погасить оставшуюся искру древнего благочестия и обратить в пепел забытья. Но как они, болея завистью Каина, не прекратили осквернять руки братоубийством, так и неповинно проливающаяся кровь взывала от земли к Богу подобно Авелевой. И вместо убиенного Авеля Бог восстановил Сифом семя правоверных. Так насаждение преподобных отцов Зосимы и Саватия, сменив остров на пустыни, не перестало вновь возрастать, вновь процветать, вновь плодоносить Небесному Садовнику. Ибо когда воинство готовилось осадить и разорить киновию, тогда по общему соборному совету многие из киновийских иноков и бельцов, уехав на берег моря, по пустыням расселились. И как семя Авраамово, явились многоплодными и крепкими в древнецерковном благочестии и отеческом житии и сторицею принесли плод ко Владыке, научив и просветив светом благочестия не только пустыни, дебри и болота, но и окрестные города и села.

Таким был преподобный отец и многострадальный Епифаний , украшенный как трудами и подвигами высокого жития, так и благодатными дарованьями Духа Святого. Он ушел с одним черноризцем из киновии в начале Никоновых нововведений и, придя в обонежский край, утвердил в благочестии многих из живущих окрест, наставил многих на путь спасения. И пожил на реке Суне с преподобным старцем Кириллом, начальником места, и молитвами изгнал из кельи вселившихся бесов, и предсказал некоему злодею доброе покаяние в конце жизни, другому же злодею внезапную и горькую смерть. И предсказал вышеупомянутому Кириллу будущую скорбь, побои и узы и уход с этого места, как все со временем и сбылось. Потом в Москву пошел и присоединился к великим страдальцам: Аввакуму, Лазарю и Феодору — и с ними прошел добрый путь страданий. Сколько претерпел уз и темниц, сколько мук и побоев, сколько страстей и бед, вдобавок и в земляной тюрьме был томим много лет! Еще претерпел за благочестие двукратное урезание языка, но вновь говорил, чудесно исцелен Богом. Наконец в 7190 (1682) году, в самый день страстей Христовых (то есть в Великий пяток) от здешних переселился огненным сожжением в срубе с прежде названными страдальцами, быв принесен Владыке и Богу как живая и одушевленная жертва.

Таким был и дивный отец Саватий , который, уйдя из киновии, ходил по многим пустыням и местам, многих утвердил пребывать в законах благочестия, многих научил иноческому житию, ибо был весьма искусен и постоянен и осторожен в иноческом обучении. Ибо когда он предстоял в молитве Богу, или в соборе с иными, или наедине в келье, а случалось что-нибудь необычное — или шум и какой беспорядок или громкий человеческий говор — то никогда этот блаженный не обращался назад, не поднимал главу, не хотел глядеть очами, но стоял непреклонно как столп, недвижимо как камень, ударяя в небо молитвенною цевницею , пребывая бесчувственным к происходящему. И не только сам так делал, но и прочим весьма возбранял озираться, говоря, что предстоящим Богу и Царю царей не подобает опускаться до поступков дурных людей, дабы более никак не прогневать Бога. Этим сделал многих ревнителями своему благому обычаю. И в 7190 (1682) году, пойдя в Москву, с Никитой священником и прочими много радел о благочестии. Был взят и после темничного злого страдания и прочих различных мук и скорбей взошел к Небесному Владыке, получив конец жизни мучительным усечением главы.

Прежде упомянутый Игнатий, соловецкий дьякон и бывший екклесиарх киновии, так был украшен знанием мудрости и стяжанием разума, что и некто из любителей новин сказал о нем: "Игнатий соловецкий — это сосуд полный мудрости и переполненный". Этот блаженный, уйдя из Соловецкой киновии, обошел многие пустыни, страны и города, утверждая слово благочестия и возбуждая рачительные души к добродетельному житию. Он утвердил в законах отеческого Православия обонежские и каргопольские пределы и насадил благочестивыми жителями непроходимые пустыни, и дебри, и болота реки Выг и, удобрив, украсил эти дебри чином и уставом общежития преподобных соловецких отцов. Ибо был мужем воздержанного и бесстрастного жития, также был исполнен и прозорливого дара, многим, провидев, предсказал будущее: кому объявил впадение в беды и напасти, кому наказания за согрешения. Многих с любовью и ревностью приходивших к нему отсылал от себя, обличая в них будущих преступников, а худо приходивших к нему призывал и учил, объявляя им будущее праведное житие, что со временем все и сбылось. Он один из Соловецкой киновии ушел и со многими ко Господу взошел. В Палеостровском монастыре с собравшимися за древнее благочестие двумя тысячами и семью сотнями отцов был сожжен от присланных воинов и перешел в тихие покои.

Смиренномудрый и крепкий Герман , украсившийся страданием за благочестие, сначала целый год в Сумском остроге терпел с блаженным отцом Пименом темничные узы и был освобожден. Также и в Новгороде был томим темничною скорбью, но милостью Божьей был чудесно освобожден для спасения многих. Также со многими собравшимися (с тысячью и пятьюстами) в вышепомянутом монастыре был спален огнем приехавшими воинами и славно от нынешних в будущее переселился.

Иосиф, называемый Сухой, живший много лет в Соловецкой обители. Он целый год сидел за древнее благочестие в темнице, в Сумском остроге, с достославным отцом Пименом и был освобожден. Потом украсился пустынным житием в каргопольских пределах и украсил приходящих к нему, научив древнецерковным законам и добродетельному житию. И, собравшись в Дорской пустыне на смерть со множеством народа, был живым схвачен коварством воинов и увезен в город Каргополь. Претерпел многие томления и скорби, узы, темницы и раны за несогласие с новинами и от всего этого был избавлен Божьей благодатью. Потом в обонежских пустынях странствовал. Затем в 7200 (1692) году собрался со множеством народа в Пудожской волости из-за нашествия воинского. Сам был пулею застрелен от воинов, обличая их новины, и славно переселился от нынешней к будущей жизни. Прочие же огнем скончались, а было их тысяча двести душ.

Дивный Евфимий , которого как зачатие и рождение было чудно, так и житие свято и преподобно. Он постригся в двенадцать лет и, довольно обучившись в иных монастырях, потом много лет провел богоугодным житием в Соловецкой киновии, а во время беды с иными отцами ушел на берег моря. Сначала в Поморье испытал житием пустыню, потом в Олонецком уезде на острове в Виданской волости (по Божьему откровению, как сам рассказал) восемь лет провел жестоким и сверхъестественным житием. Ибо никогда не вкушал молока, и сыра, и рыбы, но довольствовался одним сухоядением. Никогда не имел и одежды теплой, но пребывал в одной рясе, как зимою в лютые морозы, так и летом в жарчайшие знои, никогда ее не переменяя. Потому и принял от Бога благодать провидеть будущее. Предсказал о наводнении реки и о нанесении великого льда на Виданскую волость, а через три недели случилось такое наводнение и такое было нанесение льда, какого ни раньше не слыхали, ни после не видали. Многим же наперед предрек будущее. И дважды по клевете неких был пойман для принуждения принятия новин и был томим путами, и поруганьем, и темницами, но не покорился и вновь был освобожден. И многое время пребыв таким добрым житием, преставился ко Господу. После преставления его прошло восемь лет, и гробокопатели, откопав по случаю его гроб, нашли честное тело его и ризы, в которых был положен, и гроб все целыми и нетленными, как новые.

Преподобные отцы, дивные пустынножители, Павел священноинок, Серапион дьякон и Логин слуга много лет безмолвным житием работали Господу на морском острове. Они были жителями Соловецкой киновии и во время гонительного смятения отлучились из обители, приехали на остров, называемый Великий, что близ Ковдской волости. И тут блаженные пробыли немалое время, живя ангельским житием, тридцать лет Господу работали и ни одного человека не видели. И что удивительно: как зверобоям и рыболовам и прочим людям, всегда приезжавшим на тот остров ради потребы, были неизвестны, неведомы блаженные Божьи трудники? В такие годы откуда пищу, откуда одежду телу приобретали? От каких житниц, от каких сокровищ? Это от людей утаилось, ибо выше естества и постижения чудесно опекал, питал и одевал Своих рабов Единый Пречудный Бог. Когда же благоволил Бог в последние времена явить совершенных мужей, то рыболовы этой волости, ловя на острове, вышли в пустыню, нашли келью и живущего в келье отца Павла, прочие уже ко Господу отошли. Много побеседовав с ним, все узнав о нем и его спостниках и вкусив у него пищи и приняв благословенье, вернулись рыбаки в волость. И, приехав, возвестили боголюбцам, которые, потрудившись как рачительным желанием, так и старательным подвигом, приехали на остров, наполнив лодку потребным. И много времени, ища, ходили, но ничего не нашли: ни кельи, ни самого отца. И не только тогда, но и потом многие ходили и искали, но ничего найти не смогли. Прошел один год, и некие из жителей видели на том острове столп огненный, сияющий от земли до небес, и, увидев, поняли, что пустынный отец отошел ко Господу, что и знаменовало видение этого столпа.

Геннадий, называемый Качалов , был одним из соборных братьев киновии. Он обошел многие города и пустыни и был пойман в Нижнем Новгороде, претерпел нужду уз, и темниц, и ран и был чудесно освобожден явлением ангела. Потом в Тихвине, в пустыни пожил двенадцать лет, показав многим образ спасения и древнецерковного благочестия. Потом в Олонецком уезде в Выговской пустыни пожил много лет, многих научил благочестию и многих же наставил к добродетельным стезям спасения. Умиление же такое стяжал, что никакой службы без слез не проводил. На утрени ли, на часах, на вечерне и павечернице так плакал, что многажды в забытье приходил от многих слез. Трудясь этим богоугодным житием и такими преподобными делами, преставился в той пустыни, не лежа на постели, не распростершись, но сидя и воссылая Богу молитвенное правило, предал Богу душу.

Прочие же из соловецких отцов благочестиво рассеялись странствием по областям российским в изгнания, уйдя кто во время разорения, а кто прежде. И где жительствовали — в городах ли и деревнях, в пустынях ли, скитах — там многих возвратили на стези благочестивых древнецерковных законов, многих наставили на спасительное житие добродетельными наставленьями. И не только в городах Российской державы и в пустынях, но и на самом Соловецком острове были многие пустынные отцы и великие подвижники, как до взятия киновии, так и во время разорения оставшиеся нетронутыми, будучи никому неведомы. От здешних переселились, шествуя высочайшим житием добродетелей и всегда вознося молитвенные фимиамы на небесный жертвенник. Некие же из жителей киновии, которые тайно содержали скорбь о древнем благочестии, объявлялись и после разорения, подобно вышеназванным отцам Павлу и Серапиону. Если ныне некие из них обретаются в живых, хранимы неизреченным Божьим промыслом, или все переселились от земных к небесным селениям, то все это сокрылось от ведения людей, только осталось ведомо одному Божьему всеведущему знанию и заботе.

И так об оставшихся и изгнанных отцах написали, избегая долготы слова, столько, сколько слышали от их спостников, не о всех, но о знаменитых. Ибо повествующему понадобится год, если по одному захочет исчислять доброе семя преподобных чудотворцев Зосимы и Саватия, семя святое и благое, преизобильное семя спасения душ, семя воистину, семя Небесного Царствия.

Как песок морской или звезды небесные, так и ученики соловецких чудотворцев, выйдя из киновии, умножились и умножили. Скольких в городах и в селах, скольких в пустынях и безлюдьях поселили насаждением Божьей благодати, помогающей делу служения молитвами преподобных чудотворцев и страдавших отцов! Таков оказался благоуханнейший и плодовитый виноград, таков прекраснейший и святейший сад преподобных отцов киновии, как распускающий преудивительные цветы к наслаждению умных очей, так и испускающий дивные ароматы к обонянию мысленных умов, так и приносящий сладчайшие плоды добродетелей к насыщению словесных душ. Таковы блаженные чада и ученики Зосимы и Саватия, которые сразу после них, которые в середину времен, которые пред самим взятием жили, которые как сыновья родительское наследие, как ученики искусство и художество учителей приняли остров, так и делами запечатлели образ отеческой добродетели целым и прекрасным. Таковы духовные соратники первых искусных подвижников спасения, которые во время искушения явились крепкими и неподвижными, уяснившись божественною ревностью о благочестии, так возблистали такими трудами и потами и мужественными бореньями. Многие годы показывали такое удивительное стояние и крепчайшее терпение, усердно претерпели такие болезненные страдания и жесточайшие смерти! Какими просветились победительными подвигами своей храбрости! Какими увенчались пресветлыми венцами, украсившись мужественными страданьями!..

Таково начало Соловецкой киновии, и течение жизни, и, наконец, плачевное разорение, как слышали и видели, как поведано было вам.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Теперь, о усердные слушатели, послушав такое радостное и плачевное, вкусив горькое и сладостное, обоняв, огорчившись и насладившись, должны мы шествовать сугубыми стезями рыданья и веселья.

Итак, молю, воссетуем и восплачем о томительном разорении и немилосердной погибели богоспасительной киновии, ибо упраздняемо разорилось прекрасное прибежище спасения, претихое укрытие от злых греховных бурь, сладчайшее, непоколебимое пристанище плаваний кораблей жизни человеческой. Воздохнем, ибо низложена преизобильная пажить христианского душепитания и иноческого обучения, испытанная овчарня хранения церковных законов, крепчайшая ограда. Станем крепко, ибо угасла, поставленная под спуд столь пресветлая свеча человеческого хождения во мраке, сияющий светильник ночной борьбы с грехами, светозарное светило в страстной тьме. Плачем, плачем, ибо более не являются такие преподобные отцы, столь искусные учителя человеческого спасения, столь бесхитростные предводители небесного путешествия, разлученные с нами смертями бесчеловечных мук.

Возрадуемся и возвеселимся, ибо в эти последние и горькоплачевные времена воссияв, возблистал дивный собор преподобных отцов, прекрасный полк страдальцев, изрядное воинство мучеников. Ими же и от них просветились светом древнецерковного благочестия и наши омраченные очи. И, веселясь, благодарим Господа Бога Несказанного в милости и Несудимого. Благодарим Показавшего нам Своих угодников, светильников истины, столпов спасения вселенной, преподобных чудотворцев. Прославим наших преподобных теплых молитвенников, имею в виду Зосиму и Саватия. Прославим преясно просиявших нам светом древнего благочестия и зарею церковных законов, и лучами отеческих преданий, и утром киновийного благочиния, и днем добродетельного жития.

Похвалим и крепких церковных адамантов, блаженных страстотерпцев похвалим, которые предивно понесли страстотерпческие подвиги страстотерпческим мужеством в страстотерпческом страдании и вольно избрали муку и смерть за истину. Которые удавили врага-супостата дьявола своим несказанным усердием, неслыханным терпением великодушия, непостижимой храбростью о Христе, течением своей крови и как на подсвечнике пресветло показали зрителям свет древнецерковного Православия. Удивимся их великодушию, почудимся преславной храбрости, благоговеем многострадальным борениям, ублажим ревностную кончину за правду. И как сплетая венцы удивлений и хвалений, так и принося сладчайшие и прекраснейшие цветы благосердия и благотворения, венчаем священные головы страдавших.

Возжелаем их теплой ревности, непоколебимого благочестия, несломленного терпения, твердого и неизменного страдания за правду даже до смерти. Возлюбим их деяния, фимиамы их молитв, реки умиления, бразду воздержания, серебро смирения, здравость целомудрия, твердость терпения, светлость рассуждения, высокое упование, превосходящую любовь и изрядное сокровище прочих богатств добродетелей. Будем подражать чистому отвержению мира, благому обучению иночества, благолепному общему житию, боголюбезному достатку благочиния.

Наконец, будем усердными ревнителями и веры их, и жития, и благоговения. И сколь будем усердно подражать возлюбленному и хранимому ими, столь же попечемся отрясти от душ наших возненавиденное и отринутое ими. И как потщимся живо изобразить в наших душах прекраснейший вид их добродетелей, так подвигнемся начертать и божественную ревность великой храбрости и долготерпения. И что возложили, взяли, понесли и собрали эти страстотерпцы и их отцы, а особенно святые чудотворцы, то и мы лобызаем и, добровольно приняв, собираем в сердечное хранилище. А что возненавидели и оплевали, отвергли и прогнали от себя, то и мы, возненавидев, уничтожим, выбросив из душ наших. Но тою верою, тем же благочестием, теми же добродетелями, коими они несомненно шествовали вслед святым, и мы вслед них ревностно идем и, не заблуждаясь, шествуем всеми стезями спасения, дабы в будущем преблаженном веке сподобиться получить ту же радость вечную, ту же честь, уготованную святым у Христа Царя и Бога всяческих. Аминь.

Симеон Денисов.

 

---

Приложения:

--------------------------------------------------------------------------------

Письма, челобитные: >>

Четвертая соловецкая челобитная.

Послание в кандалакшский монастырь. Св. Иоанн (Захарьев).

Сказка "вины" Иоанна Захарьева

Послание сыну Максиму (фрагмент). Св. Феодор дьякон.

Отписка патриарху Иоакиму. Архимандрит Макарий.

--------------------------------------------------------------------------------

© Урушев Д. А. — составление, перевод, 2000 г.

<< назад на "КНИГИ"